Когда король и королева покинули зал, в него снова потянулись люди - простые и знатные, бедные и богатые - все, кто хотел почтить память лорда и леди Харды. Зашел, неловко оглядываясь по сторонам, глава цеха кожевенников вместе с тремя старшими мастерами - седобородыми, с морщинистыми темными лицами, поклонился и долго стоял у открытых саркофагов - когда-то лорд хардийский, еще отец лорда Демиана избавил его от долговой тюрьмы и дал денег на создание собственного дела... Потом пришли главный мастер цеха ювелиров и глава гильдии вольных торговцев, сэр Рэдворд из свиты короля, начинавший свою службу в Ксанти... Много их было - молодых и старых, прибывших сюда пешими и конными, и все искренне скорбели о безвременной утрате и в глубине души сомневались, справиться ли молодая леди с грузом тяжких обязанностей, так не свойственных женщине, да и не смутит ли ее разум новый советник - пусть и родной брат, но все же маг, долгие годы проведший вне дома.
Некоторые после прощания уходили, но большинство оставалось. Знатные люди собирались в соседней зале в ожидании церемонии, богатые торговцы и ремесленники на внутренней площади замка, простые люди у его стен. Солнце медленно клонилось к закату. Когда людской ручеек стал иссякать, в погребальный зал вышел Блом Ракава, церемониймейстер, служивший еще у деда Аланы. Он оглядел все вокруг подслеповатыми глазами, махнул мальчику, сопровождавшему его, и медленными шаркающими шагами прошел в покои Аланы.
- Леди Алана, - склонился он перед ней, как склонялся перед ее отцом. - К началу церемонии все готово.
В ту же секунду пронзительно и тоскливо запели трубы.

Ричард слушал девушку внимательно, на время забыв о скорби, не вспоминая о погибших и не моля богов вознести их души на небеса, а оценивая каждое слово Аланы, её интонацию и выражение лица. Нельзя сказать, что ему всё это нравилось. Будущая правительница его излюбленной – после Раверана, разумеется – провинции не слишком хорошо держала себя в руках. Но говорила красиво, и это несколько скрашивало остальное. Король не делал скидок на её состояние, возраст и пол, поэтому сейчас всерьёз задумался о словах Амалии о будущем супруге леди Харды. Стоило решить этот вопрос как можно скорее – несмотря на всю проникновенность облика Аланы, её искренность и достаточно осторожные размытые заявления, без поддержки её лучше не оставлять. В конце концов, это нужно и для её блага тоже.
Отвлекаясь от своих мыслей, Ричард взглянул на тело Демиана и чуть заметно нахмурился. В свете солнца тот выглядел ещё непривычнее, чем в погребальном зале, освещённом лишь бликами свечей. Король знал, что дело тут в магии – нелегко поддерживать тела усопших в нормальном состоянии так долго и особенно при такой жаре – но от этого объяснения становилось ещё неприятнее и тянуло выпить. Хотя, справедливости рады стоит признать, что выпить Ричарда Пятого тянуло всегда.
Когда Алана де Монфор закончила свою речь, вперёд выступил старый церемониймейстер и хорошо поставленным голосом вопросил, кто ещё желает сказать что-то о почивших. Это было лишь данью традициям, все и так знали, что сейчас должен говорить сюзерен убитого лорда. Для самого короля произносить речи было привычнейшим делом, заранее он никогда ничего не готовил и тем более не писал, хотя некоторые советники до сих пор пытались подсунуть ему один исписанный пергамент за другим, на которых они строчили фразы выспренние и пышные, как зелень в саду Грейтхола. Впрочем, Ричард и сам грешил высокопарностью некоторых изречений, однако пока никто не решился указать ему на это.
– Я знал обоих – и Демиана, и Астрид – почти с самого их рождения, – начал он, становясь чуть впереди Аланы. – Астрид выросла на моих глазах, и я лично скрепил их с Демианом союз своей властью. Это был счастливый день – они клялись не покидать друг друга во веки веков… и не нарушили эту клятву даже пред ликом смерти. Двадцать лет жизни они провели подле друг друга, и их души вместе направились в небесные чертоги Рамона. Эта утрата тяжела для всех нас – мы потеряли не только прекрасных лорда и леди, но и прекрасных людей.
Король говорил не слишком долго, но удивительным образом успел вместить в свой рассказ о де Монфорах много тёплых воспоминаний о прошедших годах и при этом не усыпить слушателей. Он упомянул о достижениях лорда на почве управления южной провинцией, о понимании и доброте Астрид, чистоте её помыслов и том неоценимом вкладе, который она внесла в развитие духовной и культурной жизни Харды. Лишь под конец Ричард сказал о своей дружбе с Демианом, только крепнувшей с годами, о искреннем восхищении Астрид и своём безграничном уважении к обоим почившим супругам.

Наконец-то Майло остался один. Из зала, где он встретил короле с королевой, юный маг вышел последний, кинув на прощание хмурый взгляд на держащих караул стражников. На душе у него скребли кошки, тысячи кошек. Больше всего сейчас хотелось забыться - хоть с помощью алкоголя, хоть парень и был не любитель выпить. Но нельзя, обстоятельства требовали от него совершенно иного, и через несколько часов он должен быть рядом с сестрой, провожать родителей в последний путь, видеть, как закрывают навсегда крышку их саркофагов и укладывают на вечный покой в холодном и темном подземелье, куда Майло боялся спускаться даже будучи непоседливым ребенком.
Но пока у него было время, и Майло планировал провести это время в абсолютном одиночестве. Он не желал видеть никого - ни бесконечных гостей, ни прислугу, ни, даже, родную сестру и деда. Ему жизненно необходимо было подняться к себе в комнату, плотно закрыть дверь, зашторить окна и, уставившись в потолок, не снимая ни мантии, ни, даже, сапог, пролежать все оставшаяся время до церемонии уставившись в потолок. И именно это он сделал. По пути Майло окликнули несколько гостей, что искали собственные комнаты в жилых помещениях замка, где, к несчастью, обитал и Антонио, но пиромант притворился глухим и слепым и, совершенно позабыв этикет и элементарные правила приличия, игнорировал всех и каждого. Рявкнув прислуге, что до начала церемонии он не желает, чтобы его беспокоили по какому то ни было поводу - пусть хоть орда орков из джунглей на бронированных мамонтах спляшет на главной площади Ксанти джигу - он закрылся в комнате и пал в небытие. Он, наверное, даже ни о чем не думал. Просто смотрел на потолок и слушал собственное дыхание.
Время до церемонии прошло незаметно. Когда в его комнату робко постучали, Майло тут же встал с кровати и открыл дверь. На юношу испугано смотрела его нянечка - уже очень пожилая смуглая женщина в старом застиранном платке из шерсти верблюда и мешковатом черном траурном платье. Майло понял, что иные просто побоялись нарушать покой хозяйского сына, который, закрываясь в комнате, был, мягко говоря, не в духе. Сейчас, очутившись перед карими глазами своей старой няни, пиромант ощущал себя маленьким истеричным и капризным ребенком. Ему стало стыдно за своё поведение, даже за свои мысли. Он виновато опустил голову и нежно улыбнулся старой женщине - стражнице его прежнего счастливого детства. Нянечка робко сказала Антонио про церемонию, тот кивнул, и сказал, что скоро будет. Нянечка же, почувствовав настроение своего воспитанника, улыбнулась, крепко обняла юношу, что сейчас уже был почти вдвое её выше, и удалилась, шепча известную только ей молитву. Антонио же поправил мантию, надежно закрепил посох за спиной и по пустынным коридорам фамильного замка отправился туда, где, через несколько минут, состоится то, чего он больше всего боялся.
Возле склепа собралось довольно много народу - знаменосцы его отца, знакомые аристократы из иных провинцией, эльфийские послы, несколько почтенных гномов, чьи кланы сотрудничали с югом. Было даже несколько орков, что держались в стороне от толпы. Их присутствие Антонио не удивило, ведь Харда издревле сотрудничает с зеленокожим племенем, как и удивляло то, что клыкастые великаны держались в отдалении от прочих гостей.
К счастью, никто не был столь бестактным, чтобы выразить свои, ставшие уже пресловутыми, соболезнования, здесь, у склепа. Майло без труда прошел через толпу к саркофагам, обменялся взглядом с уже бывшей здесь сестрой, и внимательно выслушал речь, сперва её, а затем короля. Сам он о речи  даже думать забыл, а сейчас, когда настала его очередь говорить, он никак не мог отказаться. Речь его не была похожа ни на речь Аланы, ни, тем более, короля. Он говорил то, что думал, не опасаясь того, что, в свою очередь, о нем могут подумать. В конце концов, носящие мантию и так лишены слишком много, чтобы лишать себя права быть искренними.
- Смерть моих родителей, это великая потеря для провинции и королевства. Знаменосцы скажут, что это мудрые правители, которые привели юг к ещё большему богатству. Прибывшие из далека лорды, рыцари и купцы скажут, что погибли надежные партнеры. И, разумеется, кто-то отметит, что смерть застали верные вассалы Его Величества... Но я знал их не такими, я никогда не был их вассалом, никогда не торговал с ними и, тем более, никогда не имел над ними власть. Я просто был их единственным сыном, тем, кого они воспитывали и от кого не отвернулись, даже когда я был лишен права наследования. И сейчас я провожаю в последний путь не правителей и не союзников, а тех, кто дал мне жизнь. Тех, кто научил меня быть сильным и твердым в решениях, кто направлял меня в сложных ситуациях и кто открыл мне этот мир с разных сторон. Через несколько поколений о них вспомнят, как о прежних правителях - лишь пара абзацев в книге и портреты на стене. Но я хочу, чтобы их помнили как живых людей, а не как правителей.  Чтобы знали, что они по-настоящему жили, как живет каждый из нас. Что отец мой не только издавал и подписывали указы, но и любил оладьи с черничным джемом, а когда искренне улыбался, то у него были ямочки на щеках. Что мать моя была не только выгодной партией для отца и истинной леди, но так же обожала звуки арфы по утрам, а на ночь всегда пела мне и Алане древнюю криффийскую колыбельную. То, что они не только вели осторожную и мудрую политику, но и то, что они любили своих детей больше жизни. Эта потеря для всех. Я не знаю других столь искренних и добрых людей. И каждому из нас есть чему поучиться у тех, кого мы сегодня провожаем в последний путь.
Майло замолчал. Он сказал, все, что хотел, а как его слова будут восприняты, ему было абсолютно безразлично.